Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

несколько минут я сидел у него дома на диване, листал страницы альбомов, и меня бросало то в жар, то в холод. Я сидел с убитым видом, потому что понимал: никогда не соберу таких марок!

— Ну как? — спросил он.

— Да-а… — сказал я. — Вот это да!

И больше ничего не мог сказать.

— Не огорчайся, — стал утешать меня Боря, — не все сразу. У тебя будет коллекция не хуже. Вот увидишь. Ты парень толковый, не жмот и азартный, а это главное для коллекционера — быть не жмотом и идти на риск.

Никогда еще не хвалил он меня, и слушать его мне было приятно. Я знал, что мальчишки считают его скрягой и хитрецом. Но почему? Они ведь не имеют с ним никаких марочных дел, потому что все их коллекции по сравнению с его — мусор. Наверно, они считают его таким по слухам, по догадкам или из зависти… Как глубоко ошибаются они! Что они знают о настоящем Боре? Да ничего!

Я смотрел на него. Он улыбался мне не только губами. Глаза его лучились вниманием и расположенностью ко мне. Улыбка до странного преобразила его лицо: худые щеки чуть округлились, лоб, всегда нахмуренный и озабоченный, разгладился, тусклые глаза оживились. Даже уши его, маленькие и плотно прижатые к голове, казалось мне, приветливо улыбаются.

Два дня не решался я обменивать новые марки — уж очень нравились они мне.

Два дня я крепился и держался: так не хотелось расставаться с бородатым Шмидтом, с синей, прыгающей в воду ныряльщицей, с гостиницей «Москва»…

Утром следующего дня, отправляясь в школу, я вдруг встретил у своего подъезда Борю.

— Приветик! — Он опять весь залучился. — А ты, оказывается, и прекрасный авиаконструктор?

— Откуда ты взял?

— А кто вчера пускал самолеты из окна? Далеко летели! Один даже весь двор пересек…

— А, — сказал я, — ты про это… Мои не очень. Вот Ленька делает самолеты — видел бы…

— Лучше твоих?

— В сто раз!

— Не может быть. Ну пошли в школу… Да, забыл тебе сказать, вчера я достал такие Гавайские острова и Борнео — закачаешься!

— Ну! — вскрикнул я. — Где ж ты их достал?

— Да так, в одном месте… Могу показать. — И он, раскрыв записную книжку, ослепил меня лежавшими в ней удивительнейшими марками — ведь их острова находятся так далеко от нашего города на Западной Двине, ведь они так долго добирались сюда! — И у тебя когда-нибудь будут такие, ты не жмот, ты широкий парень и настоящий коллекционер.

Вечером этого же дня я отнес ему все, что мне прислали из Москвы. Он быстро перебрал марки пинцетом, отложил несколько в сторонку, остальное вернул мне. А на большой перемене следующего дня Вовка отвел меня в угол.

— Что это Борька несет там про тебя?

— Несет? — спросил я. — Что он может нести? Мы с ним менялись, он дал мне первоклассные марочки, и вообще, по-моему, он очень неплохой…

— Не знаю, какой он, — сказал Вовка, — но он говорит, что здорово вчера облапошил тебя — взял из полных серий самые хорошие марки, а отдал за них экзотическую ерунду, да еще с браком, что ты здорово клюешь на яркий цвет…

— Хватит, — сказал я, — врешь ты все!

— Спроси у Галки, она тоже слыхала.

Вовка не врал, и у меня заныло, закололо внутри.

Это было давно, четверть века назад. Может, я не очень прав, но до сих пор не верю улыбкам, которые не сходят с лица, и губам, говорящим в глаза только приятные слова.

1963

Полководцы медных гильз

Недавно я спросил у одного мальчика, кем он хочет быть.

Умно подвигав бровками, мальчик подумал, прикинул что-то и сказал:

— Работником торга.

Ответ меня удивил.

— Почему? — спросил я. — Разве это очень интересно?

— Не знаю, — сказал мальчик, — может, и не очень, зато там мне будет хорошо.

Он был подтянут и деловит, в серой кепочке букле, в заботливо отглаженном костюмчике со складками на брючках. Я смотрел на него и думал: до чего ж мы в этом возрасте не были похожи на него!

Добрая половина ребят нашего дома мечтала стать военными. Играем, бывало, во дворе в ножички или в городки, и вдруг ветер донесет издали военную музыку. Легкий порыв срывает нас с места, и мы, босоногие, загорелые, в латаных трусах и майках, худущие и крикливые, мчимся вперегонки на улицу.

По улице идет войсковая часть — красноармейцы с серыми скатками через плечо, с винтовками и противогазами, а впереди военный оркестр. Поют толстые трубы, удавами опоясывающие музыкантов, стучат барабаны, бацают друг о друга сверкающие на солнце медные тарелки. И ноги красноармейцев в грубых ботинках и зеленых обмотках — тогда пехотинцы Красной Армии ходили так — шагают в такт музыке по пыльным булыжникам. По лицам течет пот, скатанные шинели давят на плечо, винтовки и противогазы тянут вниз, а они бодро шагают под музыку, и, кажется, тяжесть им не в тяжесть.

А перед воинской частью, не предусмотренная никаким уставом, как испытанный авангард, марширует голоногая ребятня. Мы присоединяемся к ним и, совсем как красноармейцы, руками и ногами ловим железный ритм музыки, включаемся в него, и та могучая сила, ведущая колонну бойцов, организует и нас, приобщая к чему-то большому, строгому, отважному, и наши босые пятки и сандалии согласованно и твердо бьют в камни, а наши руки взлетают так же, как у красноармейцев; и мы идем с ними долго-долго, и люди с тротуаров глядят на главную колонну бойцов и на нас, будущих бойцов.

И лишь где-нибудь в трех километрах от дома кто-нибудь из ребят крикнет сквозь грохот музыки:

— Назад?

И один за другим мы отваливаемся. Но шеренги мальчишек не уменьшаются, они обрастают все новыми и новыми…

Музыка уходит вдаль. Ноги и руки неохотно расстаются с ее властным ритмом, и мы, жалко путая ноги и шагая врозь, неорганизованной ватагой плетемся назад. Но восторг строя, порыв высокой и непреложной общности человеческих душ и сердец еще живы внутри, и мы возвращаемся, взволнованные и притихшие…

Как можно не мечтать в детстве стать военным! Как можно не хотеть с клинком в руке мчаться за Чапаем в черной бурке на скакуне, не строчить из пулемета с летящей тачанки, не уходить на подводной лодке с сигарами торпед в океан…

Мы вырезали из досок ружья и револьверы, шашки и мечи, играли в «красных» и «белых», бросались в атаки, побеждали и